ГЛАВА 3
Когда дикий, нечеловеческий крик гулко разнесся по мраморным анфиладам царского дворца и достиг женской половины, Иродиада вздрогнула и открыла глаза.
— Огня! — Иродиада старалась придать своему голосу властность, но голос дрожал и получился лишь жалобный вскрик юной отроковицы. Служанка, соскочив с постели, тут же стала высекать кресалом огонь. С зажженным светильником она вбежала в спальню Иродиады.
— Госпожа, не бойтесь, я здесь. Вам ничего не угрожает, это в другой половине дворца.
— Я и не боюсь, — досадуя на свою слабость, раздраженно ответила девочка, — я и сама прекрасно все слышу. Мне просто хочется, чтобы было светло.
— Хорошо, госпожа, пусть будет светло, — тут же с готовностью откликнулась служанка и зажгла второй светильник на медном канделябре, укрепленном в стене рядом с ложем Иродиады.
Колеблющийся свет пламени бросал свои блики на встревоженное лицо Иродиады. Несмотря на уверения, она все же боялась. И боялась мучительно. Иродиада знала: это кричит ее дед. Такое в последнее время с царем происходит все чаще и чаще. Мать рассказывала Иродиаде, что на деда среди ночи вдруг находит исступление, когда его расстроенному воображению предстают видения и начинают неистово терзать душу царя. И тогда он кричит. Он зовет свою любимую жену Мариамну, казненную им много лет назад. Он умоляет, проклинает, обещает наказать наветчиков. Но кого казнить? Царь уже казнил всех, кто по его же распоряжению судил Мариамну. Иродиада все это знала и, именно потому что знала, боялась. Девочке казалось, что ее, так похожую на свою родную бабку, схватят и поведут на казнь. Казнят, потому что похожа. Потому что она дочь Аристобула, рожденного Мариамной от Ирода и в ее жилах тоже течет благородная кровь царственного дома Хасмонеев. Это ощущение представительницы Хасмонейской династии, вселявшее в Иродиаду надменную гордость за свое происхождение, в то же самое время порождало в ней великий страх.
Привстав с постели, отроковица чутко прислушивалась к крикам и беготне слуг. Но вот наконец во дворце воцарилась тишина, и девочка облегченно вздохнула. Ей показалось, что в спальне нестерпимо душно, то ли от коптившего светильника, то ли от прошедшего жаркого дня. Иродиада встала со своего ложа. Как была в длинной полотняной ночной тунике, так в ней и вышла на открытую балюстраду, соединяющую галереей несколько спален женской части дворца. Вышла — и замерла от охватившего ее восторга. Прямо перед ней расстилался освещенный редкими огнями Иерусалим, выступая из ночного мрака неясными силуэтами зданий и башен. Но девочка смотрела не на город. Задрав голову, она завороженно глядела в небо. Громадный, черный с голубым отливом шатер, унизанный яркими звездами, распростерся над головой. Иродиаде вдруг представилось, что в эту ночь все принадлежит только ей одной: и это небо, и эти звезды, таинственно мерцающие во тьме, и весь город, расстилающийся перед ней. Она смотрела на звезды и мечтала, что они могут заговорить и открыть ей очень важную тайну. Тайну, которая поможет ей покорить весь мир. Особенно взгляд притягивала одна звезда, горевшая ярче других и напоминавшая крупный драгоценный камень в царской диадеме деда. Невдалеке от этой звезды она заметила другую, небольшую желтую звездочку, похожую по цвету на топаз. «А может, это и есть драгоценные самоцветы? — мечтательно думала девочка. — Что если бы они сейчас посыпались сюда? Я бы стала самой богатой на всем свете. Богаче, чем когда-то была египетская царица Клеопатра, перед которой преклонялись даже цари. А ведь придет время, и я буду царствовать» — от этой мысли у Иродиады все похолодело в груди в каком-то сладостно-истомном восторге, и она испуганно оглянулась, опасаясь, как бы кто не подслушал ее мысли. Но кругом царила прохладная тишина ночи, нарушаемая только стрекотанием цикад. Ей вдруг припомнился душераздирающий крик деда. «Этот крик словно возвещает о наступающей беде. Так он еще никогда не кричал», — подумала отроковица, и ее сердце сжалось в тревожном предчувствии. Иродиада поглядела еще раз на звездное небо, но без прежнего чувства восторга. Мир, окружавший девочку, теперь казался чужим и враждебным, а мерцающие звезды — холодными и равнодушными.
Иродиада возвращалась в свою спальню, когда услышала плач и горькие стенания, раздающиеся из покоев матери. Девочка тут же бросилась в ее покои и застала картину, поразившую своей неправдоподобностью. Береника, мать Иродиады, и Глафира, жена ее дяди Александра, стояли, обнявшись, и горько рыдали. Увиденное не укладывалось в голове девочки. Вражда между двумя снохами Ирода настолько укоренилась в сознании окружающих, что Иродиада, увидев их в таком положении, остановилась в растерянности на пороге. Мать, заметив присутствие дочери, простонала сквозь слезы:
— Плачь, дочь моя, плачь. Настали наши черные дни. Твой отец и дядя в темнице. Их хотят казнить как заговорщиков, покушавшихся на жизнь царя.
Иродиада заплакала от жалости к отцу и от страха, охватившего ее душу. Младший братик Иродиады, пятилетний Агриппа, до этого смотревший с недоумением на мать и тетку, увидев плачущую сестренку, тоже разревелся и бросился к ней, словно ища защиты и успокоения. Иродиада перестала плакать и стала гладить братика по головке, утешая ласковыми словами. Но малыш, почувствовав к себе внимание, заревел еще громче. И тут Иродиаде пришла в голову ужасная мысль: «А что если вслед за отцом возьмут и его, маленького наследника Агриппу, и тоже казнят». Тревога Иродиады от этих мыслей все более и более возрастала. Она с беспокойством оглянулась кругом, лихорадочно размышляя: что же можно предпринять? Наконец, приняв решение, нагнулась к братику и шепнула ему на ухо:
— Агриппа, давай играть в прятки. Спрячемся, чтобы нас никто не нашел.
У ребенка сразу прекратились слезы. Он озорно глянул на сестренку и кивнул головой в знак согласия.
— Пойдем за мной, я знаю, где можно спрятаться, — с этими словами Иродиада повела Агриппу за руку из комнаты.
Они стали осторожно спускаться по лестнице на первый этаж дворца. Когда уже шли по слабо освещенному коридору, услышали бряцание оружия и увидели двигавшихся им навстречу стражников. Иродида с малышом метнулась в первый попавшийся проход и помчалась что было силы. Агриппа, которого она тянула за руку, не поспевая за ней, упал. Тут же раздался его обиженный рев. Иродиада зажала ему рот рукой: «Тише, Агриппа, я тебя умоляю, тише. Не плачь. Нас услышат». Малыш выпучил на нее глаза, в которых страх смешивался с обидой, и попробовал зареветь еще громче. Тогда Иродиада, не обращая внимания на его рев, подхватила брата на руки и понеслась с ним дальше. Она уже сама не сознавала, в какой части дворца находится, и, увидев темный уголок с нишей, забилась в него и прижала брата к груди. Агриппа притих и, убаюканный сестрой, уснул.
ГЛАВА 4
Через год после свадьбы Саломия родила Зеведею первенца. На седьмой день, исполняя обряд обрезания, сына назвали в честь деда — Иаковом. Маленький Иаков после исполнения обряда зашелся криком и не мог успокоиться до вечера.
Зеведей собирался на ночной лов. Он посмотрел на плачущего сына, поморщился, а затем, взяв его из рук Саломии, вышел из дома и направился к берегу озера. Саломия поспешила за мужем. Зеведей подошел к своей лодке и положил ребенка на рыбацкие сети. Малыш продолжал кричать.
— Он нам всю рыбу перепугает, — в шутку сказал один из наемных рыбаков Зеведея.
Саломия вопросительно посмотрела на мужа и хотела забрать ребенка, но Зеведей остановил ее:
— Не трогай. Пусть привыкает к нашему делу. Покричит и успокоится.
Пока Зеведей готовил другие снасти, ребенок, укачанный в лодке и обдуваемый свежим ветерком, успокоился и уснул. Хозяин подошел и, вынув сына, передал жене. Ребенок вновь проснулся и заплакал.
— Видишь, — сказал с гордостью отец, — ему рыбацкие снасти приятней ваших люлек. Немного подрастет, и буду брать с собой на промысел.
Саломия, возвращаясь с Иаковом на руках домой, подумала: «Хорошо, конечно, когда сын идет по стопам отца, но еще лучше, когда человек прежде всего следует путями Господа». Она вспоминала свои детские годы. Иосиф по вечерам собирал своих детей и рассказывал им о Боге, об истории израильского народа, о пророках. Сколько раз они слышали от отца, что из Давидова рода, к которому принадлежат и они, произойдет Мессия , будущий великий вождь народа израильского. Иосиф рассказывал, что Мессия не только восстановит былое величие дома Давидова, но и поведет народ по путям праведности, угодной Богу. Слава Израиля при Мессии будет намного выше славы царства Соломонова. Она вспомнила рассказы о Мессии одного книжника, пришедшего к ним в капернаумскую синагогу из Иерусалима. «Мессия будет обладать необыкновенной силой и дарованиями от Бога, — вещал им иерусалимский проповедник, — Он будет повелевать стихиями мира. Он выйдет к морю и скажет: «Отдай мне, море, все сокровища, хранимые тобой от века. И море выплеснет на берег драгоценные жемчуга и каменья, золото и серебро. И все будут богаты в Израиле и весь мир покорится Мессии». Вспоминая эту проповедь, Саломия почему-то сомневалась в словах этого книжника. «Неужели, — думала она, — Мессия за земные богатства купит мир и благоденствие народам? Ведь земные цари имеют богатства, а кровь и несчастья на земле не прекращаются. Нет, наверное, Мессия будет иметь силу воздействия на сердца и души людей. Как бы мне хотелось, чтобы пришел такой Мессия, который поведет за собой всех добрых людей и для них устроит на земле Свое мессианское царство! Как бы я хотела, чтобы мои сыновья служили Мессии». Проникнутая этими благочестивыми мыслями, Саломия теперь мечтала лишь об одном: чтобы в душах своих детей воспитать мессианские чаяния утешения Израиля.
