Одиночество
Федоров-Давыдов. А
Тяжело стало жить старой зайчихе бабушке Трусе. Много она на свете прожила, многих детей и внучат вынянчила, да было это давно. С тех пор дети и внучата покинули её: кто неведомо куда убежал, от родного леса отбился, кто лисице на зуб попал, кого вороны заклевали, кто охотнику достался…
Нет уж теперь у бабушки Труси своих родных детей; только на чужих зайчат и радуется она, на них глядя, утешается. Ну, а уж ежели свои дети покинули, так о чужих зайчатах что и говорить… На них надеяться нечего!
Сидит бабушка Труся в лютый мороз, сжалась в комочек, дрожит от холода да от голода и покорно смерти своей ждет. Побегать бы, согреться, да сил у неё нет; на гумно бы пробраться — зёрен подобрать, овсяной соломы пожевать, да теперь любой щенок её обидеть может…
Вот и сидит бабушка Труся под ёлочкой — смерти ждёт, и слёзы у неё из глаз — кап-кап…
Зашуршали ёлочки около, слышит бабушка Труся молодецкий поскок; оглянулась — молодой зайчонок по роще — прыг да скок, — и остановился перед ней, тяжело дыша.
— Э, бабушка Труся, — удивился зайчонок, — ты ли это?
— Я, соколик!..
— Что пригорюнилась, бабушка Труся?..
— Да что, милый, плохо моё дело: и холодно, и голодно, и силы нет с места сдвинуться…
Повёл зайчонок ушами, оглянулся…
— И то — холодно, — говорит…
А сам — лапочкой о лапочку — хлоп-хлоп…
— Эй, братец, — кричит, — выходи!.. Здесь все свои земляки!..
Выкатил из-за елочек другой зайчонок, помоложе, старший ему и говорит:
— Вот что, братец, видишь, бабушка Труся от холода мёрзнет: разложи костёр, обогрей старушку, А я на огород сбегаю — там ещё с осени кочерыжки на грядках остались… Соберу кочерыжек — бабушке Трусе принесу…
— Слушаю, братик, — говорит маленький зайчонок, — сейчас разведу огонь, бабушку обогрею…
Побежал зайчонок хворост собирать, а старший брат закатился катышком по полю, к огородам, где осенние кочерыжки на грядках остались торчать…
Трещит хворост, пылает огонёк, вьётся лёгкий дымок — сидит бабушка Труся у огня, лапки греет, а сама всё плачет. Да теперь уж не с горя, не от обиды — от радости плачет…
Вернулся старший зайчик с огорода, принёс пару кочерыжек да морковку промёрзлую.
— Кушай, — говорит, — бабушка Труся, подкрепляйся…
Разохалась бабушка Труся, слёзы лапками утирает.
— Родименькие, — говорит, — голубёночки!.. Да кто вы такие? Чьей семьи? За что мне от вас любовь да почтение?..
Кажется, никого у меня родных в живых нет, все мне чужие, никто меня не знает, не помнит…
Покачал зайчонок головой, повёл ушами и говорит:
— Как тебя не знать, бабушка Труся!.. Тебя вся заячья братия знает и всячески восхваляет!.. Небось, летом, как лиса на моего братишку напала, — ты лису от него в сторону отвела! И сама от неё убежала, и братишку моего от смерти спасла… Помнишь, как дело это было, бабушка Труся?..
— Запамятовала, голубчик, — где мне помнить. Да, может, и было так.
— Ты не помнишь — другие забыть не могут. А как по осени ворона на меня напалa — ты с вороной в драку вступила, и меня от беды-напасти избавила… Это-то помнишь ли, бабушка Труся?..
— Где помнить, голубчик. Мало ли что было — всего не упомнишь!..
— Да я-то помню, бабушка Труся!.. Да и не нам одним ты добро сделала, а многим зайчатам. Эх, кабы время было, да кликнуть мне клич, собралась бы сюда целая стая заячья тебе попомнить… Вот что! Ты сиди покуда, грейся, закусывай, а мы с братишкой по своим делам побежим. А вечером понаведаемся — нору тебе в сугробе выроем…
Попрощались зайчата с бабушкой Трусей и покатили стрелой по своим делам.
Посмотрела бабушка Труся им вслед — и радостно, легко на сердце у неё стало.
Видно, у кого много любви в сердце таится, тому одиночество не страшно: найдётся, кто о тебе подумает, кто тебя пожалеет, приголубит и приласкает…
-??????-
